Пикник у обочины

Работы Уиткина – невыносимо удобная возможность потолковать об интертекстуальности в искусстве. О, это слово! Удобное, ёмкое и умное. Пользуйтесь, люди. Если нет у вас очень нужных сведений об Уиткине, нет даже книги "The Bone House", выпущенной в 1998 году, тогда вы остаётесь-таки один на один с его работами. И если они вам кажутся неприятными, можно посмотреть рекламу по телевизору. Там точно такого нет. В общем, мир можно воспринимать с разных "точек зрения". Можно раз и навсегда решить, что мир прекрасен, как глянцевый журнал или как американская мелодрама. И построить свою жизнь в соответствии с этой идеей. И вы, может быть, получите удовольствие от полуслепого спокойствия.

А можно иначе. Можно агрессивно всем напоминать, что, дескать, все мы состоим из дерьма, и все эти рекламные сцены в соблазнительных душевых означают только то, что это дерьмо нужно регулярно смывать. А в любом муравейнике больше того самого качества, которое мы называем "человечностью", чем в стандартном Homo Sapiens. Мир в таком виде предпочитает, например, режиссёр Уотерс.

Ещё можно чувствовать Любовь. И тогда всё происходит так: переполняющее чувство делает вас кроткими и лишает желания оценивать отрицательно любые проявления жизни. И тогда всё воспринимается радостно, или, по крайней мере, с пониманием и сочувствием.

Уиткин – это следующий вариант восприятия. Его материал – женщины, которые не называются красавицами, всякие трупы и, как стерильно говорят в новостях, - "фрагменты тел", т.е. отдельные руки, ноги, головы, уши и некие бесчисленные знаковые детали. В результате весьма трудоёмкого фотографического процесса эти люди не становятся прекрасными. Это было бы примитивным самообманом, но из восприятия исчезает запах реальности.

Такая неосязаемая реальность кажется безопасной. В этом виде персонажи и их свойства не вышвыриваются из общего контекста, а они-то как раз и составляют его, иллюстрируют. И это чувствуется сильнее и глубже, чем Шекспир в постановке какого-либо блестящего театра. Это больше похоже на саму жизнь, а не на песню о ней. Там нет индивидуальности, там есть иллюстративность. Там никто не смотрит на Вас, как самостоятельно существующий человек. Персонажи Ваших снов тоже не глядят на Вас своими глазами, даже если поворачиваются в Вашу сторону. Противопоставление "Я" и "ОНИ" - это детское стремление сделать познание безопасным.

На любом вокзале есть свой нищий – в шапке-ушанке, в чём-то невероятно грязном и в мокрых брюках. С опухшим синюшным лицом. Он имеет запах. Нравится он вам или нет – это второй вопрос. Он живёт для себя. Нашёл окурок – улыбается. Лето. Небо яркое. Если попеременно смотреть на небо и на нищего, соединится ли это в одну картинку? О жизни материальной, осязаемой, звонкой, противоречивой, страшной, смешной и непостижимой.

И если здесь вы чувствуете Любовь – то это не Уиткин. Если вы ничего не чувствуете, есть ощущение некой гармонии, а ваш мозг пытается выразить какое-то суждение и для этого бесконечно скользит по многочисленным важным деталям, но мысль не формируется на радость агностикам, она какая-то длинная, эта мысль, и в голове одновременно представлено не больше двух фрагментов – чёрненький чулочек и металлический зуб – о, это Уиткин.

© Журнал "НАШ", 1999 (#3/4)

Есть великолепная история о путешественнике, шедшем по пустыне. Когда он шел, то неожиданно услышал впереди звон стали о камень. Подойдя ближе, он видит двух человек, на жаре обтесывающих камни. Он подходит к одному, очень и очень раздраженному, и спрашивает — что ты делаешь? — «Я обтесываю камни». Путешественник подходит к другому. Тот также колотит по камню, но совершенно спокоен. «Что ты делаешь?» — спрашивает у него путешественник. — «Я строю собор».

Джоэл Питер Уиткин

Знаменитый американский фотограф Джоэл Питер Уиткин (Joel-Peter Witkin) часто вспоминал два события, произошедшие с ним в детстве, которые определили его творчество. Первое это развод родителей по причине религиозных разногласий (его отец был евреем, мать — католичкой). Второе — он стал свидетелем гибели маленькой девочки. Отрезанная в автомобильной катастрофе голова ребенка упала к ногам 5-летнего Джоэла. После этого смерть словно заворожила его воображение и стала постоянным героем его творчества.

Его фотографии откровенные, почти всегда шокирующие — это всегда вызов, провокация, потрясение. Он не щадит нервы и эмоции своих зрителей, табу для него не существует. Все творчество Уиткина — это работа на грани жизни и смерти, красоты и уродства, нормы и извращения. Он как будто ищет ответ на вопрос: а существует ли на самом деле эта грань или это одно из заблуждений, веками тиражируемых человечеством?

«Вот краткий список моих пристрастий: физиологические причуды во всех своих проявлениях, умственно отсталые, карлики, горбуны, транссексуалы, бородатые женщины, люди-змеи, женщины с одной грудью, люди, живущие как герои комиксов, сатиры, сиамские близнецы с одним лбом, люди с хвостами, рогами, крыльями и так далее. Люди с дополнительными руками, ногами, глазами, грудью, половыми органами, ушами, носом, губами. Те, кто родился без рук, ног, глаз, гениталий, губ, либо все те, кого бог наделил необычайно большими органами. Все виды экстремального визуального извращения. Гермафродиты и уроды от рождения. Юные нежные двуликие блондинки. Сексуальные повелители и рабы. Дамы с волосатыми лицами или уродливыми повреждениями кожи, согласные позировать в вечерних светских нарядах», — усмехается Уиткин. В другом интервью он говорит: «Я не стремлюсь делать что-то шокирующее, сенсационное или аморальное. Напротив, мои работы говорят о красоте жизни и ее бренности, о морали и даже о бессмертии».

Выставки Уиткина официально запрещены властями некоторых американских штатов. Несмотря на это, некоторые его работы включены в коллекции весьма авторитетных музеев, задействованы в выставочных проектах галерей и представлены в самых известных частных собраниях.

***

Отрывок из интервью, которое фотограф дал накануне открытия ретроспективной выставки в Guggenheim Museum.
Я находился в помещении с мертвецом. Я подпираю его, вкладываю рыбу ему в руку, проверяю свет. Выпрямив его, я делаю несколько снимков, просто так, на всякий случай. Затем я готовлю тело к вскрытию. И вот, во время вскрытия, он начинает изменяться! Лежа на столе, он меняется. Я обращаюсь к переводчику — мексиканцу, умнейшему человеку, и оказывается, что он видел то же самое.
Переводчик говорит «сейчас он предстоит перед судом. Прямо сейчас».
Неожиданно оказывается, что лежащий человек — уже не прежний бродяга. С ним только что произошло какое-то превращение, пока он лежал на столе. Я говорю лаборанту: «Не надо смывать с него кровь по завершении вскрытия. Пусть остается».

Обычно при вскрытии вынимают мозг из черепной коробки. Иногда его возвращают обратно, или набивают мозговую полость тряпками, газетами — может, и Daily News, чтобы сохранить форму головы. На этот раз они поместили мозг обратно. Когда его держали в руках, я сказал — посмотри на этот мозг — в нем, возможно, гнездились мысли, полные злобы, но, во всяком случае, этот человек уже дал ответ перед судом и сейчас пребывает в другом обличье.

Когда вскрытие закончилось, я переместил тело в комнату, которую вы видите на снимке, и, усадив на стул, фотографировал в сидячем положении. Я провозился с ним часа полтора, в результате он выглядел почти как святой Себастьян. В нем появилось изящество. Могу поклясться, что его пальцы удлинились наполовину. Я никогда не видел людей с такими длинными пальцами. Как будто он тянулся в бесконечность.

Я до сих пор не могу понять как я отношусь к творчеству этого художника. То, что это художник (отчасти, возможно, даже Художник) сомнений у меня не возникает. Но моральная сторона дела!.. У нас как-то вроде бы было принято с уважением относиться к тому, что остаётся от человека, когда он уходит за Грань. С другой стороны, вроде бы это и не неуважение. Вроде как - композиция из срезанных цветов...